вам рассказать»
В желудке заунывно посасывало, ноги гудели. От офисной работы, как известно, быстро приходишь в физическую негодность, а тут пришлось протопать в общей сложности десяток километров по бездорожью, пробираясь через порубочные остатки и суглинок. В компании двух коллег депутатов я возвращался из рейда по делянкам.
Неделю лесорубы орудовали близ станции Горовастица, после чего были задержаны полицией. Меня пригласили посмотреть на их деяния и отразить все ужасы в газетной публикации. Скажу честно, никогда прежде в такой непроходимой глуши я не бывал.
Сама деревня Горовастица, возле которой мы оставили наш героический УАЗик, находится в полутора километрах от станции. Я запрыгнул в автомобиль и уже даже успел обрадоваться, что через каких-нибудь два часа окажусь дома – в тепле, как говорится, и уюте. Когда мы проезжали следующую после Горовастицы деревню Лукьяново, Владимир Борисович Степанов (депутат Осташковской городской Думы и начальник территориального отдела Святосельского сельского поселения) предложил заехать к двум пожилым местным жительницам: «Им есть о чём вам рассказать. Статью напишете».
Не могу сказать, что обрадовался предложению. Все же чаще надо выгонять из офисов журналистов, чтобы они работали в поле, не теряли хватку и не ленились. Несколькими минутами позже мне уже было стыдно за своё малодушие, и, что я чуть было не пренебрег возможностью познакомиться с Анастасией Николаевной и её сестрой Марией Николаевной. Кто знает, представилась бы мне еще когда-либо возможность услышать их историю.
Лукьяново
В ухабистой, как и все ближайшие прочие, деревне Лукьяново сегодня проживает менее десяти человек. Так было не всегда. После войны к 1950 году здесь проживало 255 человек. Среди них много беженцев из оккупированных районов. К 1968 году население сократилось в два раза, а к 1989 году здесь осталось всего 42 человека в 24 хозяйствах. А теперь вот меньше десяти.
Все они, конечно, глубокие старики, но в отличие от изнеженных удобствами городских сверстников находятся в неплохой физической форме. Ходят за водой, топят дровами печи, содержат в порядке свои жилища и боятся пропустить приезд продуктовой автолавки. Надеяться им не на кого. Ещё все они мечтают дожить до очередной встречи с детьми и внуками, которые разъехались по всей стране, а кто-то и вовсе оказался за границей. И нет обиды на родных в сердцах тех, кто здесь остался. Есть лишь беспокойство: «Как там мои детки в Москве? Как внучка в Штатах? По телевизору говорят, что за рубежом очень неспокойно…».
Владельцев роскошных особняков Лукьяново не прельщает. Слишком далека она от озёр. В рытвинах и ухабах вся, словно перенесла оспу. А впрочем, так ведь оно и есть.
Перевозили раненых
и мёртвых
В стареньком, но не содержащемся в порядке, что значит без видимых свидетельств упадка и бессилия хозяев, домике нас встречает Мария Николаевна Белова. Представляемся ей и узнаём, что старшая сестра её Анастасия Николаевна Узун недавно перенесла инсульт и ходит с большим трудом. Мы всё же решаемся побеспокоить сестёр.
Анастасия Николаевна, кажется, рада нашему визиту. Ей девяносто лет. Даже перенеся тяжёлую болезнь, она всё еще хорошо помнит о тех событиях, которые ей пришлось пережить в страшные военные годы.
– Дед наш потомственный моряк, – рассказывает Анастасия Николаевна. – Он много путешествовал. Дал своему сыну образование в Ленинграде. После гимназии отец наш – Николай Сергеевич Сергеев приехал в деревню Лукьяново к своей будущей супруге и нашей маме. Здесь мы и родились.
– Родилась 5 ноября 1929 года, – продолжает знакомить нас со своей биографией Анастасия Николаевна Узун. В те страшные военные годы я была еще подростком, а Маша (Мария Николаевна Белова 1931 года рождения, — прим. ред.) и того меньше. Деревня наша находилась в полуокружении немцев. Железную дорогу постоянно бомбили: Куженкино, Горовастицу, Чигориху, Чёрный Дор… Все пути разбивали и составы! Не успевали эшелоны отойти от Бологое, как в воздухе появлялись немецкие бомбардировщики.
Наши мама и бабушка сильно болели. Обе лежачие. Старшая сестра Екатерина была в положении. Самой младшей сестрёнке было около восьми лет. Все женщины и дети постарше у Заплавья рыли окопы. Нас же хотели эвакуировать, но не успели.
Мы с Машей часто ходили к железнодорожным путям искать среди снега и вздыбленной бомбами земли раненых солдат. Завели себе для этих нужд лошадей из числа тех покалеченных, что были оставлены нашей конницей. На хомуты им нашивали подушки, чтобы лошадкам было не так больно. Подушки тащили из дома, а сами спали на чем придётся. Так вот мы запрягали лошадей в сани и ехали. Грузили раненых и везли в Горовастицкую школу, где располагался госпиталь. Перевозили мы и мёртвых.
– У нас в деревне Лукьяново штаб был, – вдруг вспомнила Мария Николаевна. – Через нас проходила конница, лыжники, аэросани. Мы тогда и знать не знали, что это такое – аэросани. Сильно удивились, когда эти аппараты промчались по деревне и заснеженным огородам. Лыжников было человек 30. Им выдали по сто грамм фронтовых. В бой они шли. В живых, как мы впоследствии узнали, осталось всего двое. Ещё помню, как в штабе днем и ночью радисты обменивались сообщениями. По сей день в голове отчётливо звучат их позывные…
– Во время бомбежек наши солдатики загоняли нас прятаться в подпол, где и сидели радисты, – вновь продолжает Анастасия Николаевна. — А мы не хотели там прятаться. Опасались, что нас в этом подполе завалит. Боялись, что нас забудут там. Потому часто сбегали. К самим бомбёжкам мы уже привыкли. Смотрели как и куда падают бомбы, чтобы ориентироваться, где могут быть раненые.
«Умирать буду, но не смогу забыть этот случай»
– Один случай нам запомнился на всю жизнь, – с дрожью в голосе говорит Анастасия Николаевна. — Умирать буду, но не смогу забыть этот случай. После очередной бомбежки мы отправились к железной дороге близ станции Горовастица искать раненых. И нашли одного молодого солдата. Он был светленький такой. Блондин, значит. Мне кажется, что у него еще и щетина-то никогда не росла, такой он был молоденький. Паренёк был сильно ранен. Глаза навыкате. Ему распороло живот. Он продолжал ползти, оставляя за собой на снегу кровавый след.
Снега было немного. Ранняя зима. И он как-то зацепился своими внутренностями за веточку. Смотрим, а за ним кишки тянутся. Представляете, ужас какой? Сестренка испугалась. Кричит. Плачет. А солдатик и говорит: «Девочки, дайте мне нож… Дайте нож…» Я: «Дяденька, зачем тебе ножик?» Видимо, изнемогая от боли, он хотел отрезать себе кишки.
Мы уложили внутренности обратно и, сжимая разорванный живот, помогали солдату ползти. Холод. Руки в крови уже деревенеют, а мы тащим. Сестрёнка продолжает плакать: «Тяжело, не сумеем…»
Сейчас бы я умерла от страха. А тогда, детьми, уже увидев столько смертей, мы немного очерствели, что ли. Всё готовы были вынести. Нас только трясло постоянно.
И вот мы тащим его вдоль железной дороги в сторону водонапорной башни. Не к станции, а в противоположную сторону. На станции тогда люди уже не жили: её ведь постоянно бомбили. Это мы понимали. Мы хотели спрятать солдата, а затем приехать за ним на лошади, чтобы переправить в госпиталь.
И вдруг, смотрим, снова летят самолёты вслед за очередным составом. Снова бомбежка! Мы спрятались в кусты и солдата спрятали, как сумели. И вновь снег, клочья земли вперемешку с травой… Бомбили сильно. Так, что на время мы даже перестали помнить себя.
Как немцы отбомбились, сразу стали искать нашего солдата. Нашли, а он мёртвый. Убило его осколком! Глаза остановились. Живот развалился. Мы так плакали, так плакали… Потом пришла похоронная команда, что была в хвосте того состава, подвергшегося бомбежке.
Солдаты помогали нам хоронить своих товарищей. Мы подвозили им убитых, бывало, что до самой поздней ночи, а они укладывали их и хоронили. И горовастицкие девочки также как и мы работали.
Помню, как плакали солдаты над своими убитыми товарищами, стоя у братских могил. А мы смотрели на всё это уже остекленевшими глазами. Всё понимали, но уже ничего не чувствовали от пережитых потрясений.
«Брать пайки убитых солдат мы не могли»
– Наша и окрестные деревни были голодными, – продолжает Анастасия Николаевна. – Кур всех, конечно, быстро переловили солдаты. Запасов не оставалось. Помню, однажды у нас спросили: «Вы же солдат убитых возите, отчего не возьмете себе их пайки?» Но брать пайки убитых солдат мы не могли. Не могли перешагнуть эту черту. Пусть пайки собирает кто-то другой, а мы раненых и убитых будем собирать! Так мы рассуждали.
Все солдаты из штаба, как мы позже узнали, погибли под Сталинградом. Они писали к нам в деревню сначала, а потом вдруг перестали…
Покидая деревню
Мы попрощались с Анастасией Николаевной Узун и её сестрой Марией Николаевной Беловой. Потрясённые рассказом, сели в машину и продолжили свой путь. Мимо проносились такие же забытые как Лукьяново деревеньки, в которых, быть может, ещё хранят живую память о страшных событиях военных лет похожие бабушки и дедушки.
Мы увозили с собой всего одну историю, а сколько их таких? Что, если исчезнут эти деревеньки с их старожилами, к чему всё похоже и идёт? Ведь если люди забудут о том, сколь страшна война, то что удержит человечество от страшных ошибок? Нет, нужно помнить! Нужно помнить историю и не пренебрегать рассказами очевидцев. Это наш долг. Долг памяти.
Андрей РЯБОЧКИН