Школа, пионерия, комсомол, партия, где я никогда не была привержена пассивности. Потому, наверное, и выбрала одну из самых деятельных и остроглазых профессий – журналистику. И поносило меня по свету, пока в конце 70-х годов нашу семью не прибило к осташковскому селигерскому берегу.
И здесь, уже в ранге главного редактора районной газеты, судьба подарила мне встречу с удивительным человеком — священником Владимиром Ивановичем с белорусской фамилией Шуста. А у меня давние, глубокие корни тоже белорусские – прадед был белорус с-под Витебска.
Знакомство наше было случайное и поразило меня до глубины души. С одним официальным товарищем мы оказались в доме отца Владимира, где за праздничным столом отмечали день его именин его друзья и сослуживцы – сплошь священники. Я впервые увидела этот столь далекий от меня народ вблизи. И что же?
Они оказались самыми что ни на есть приятными людьми. Нас приняли запросто: усадили за стол, наперебой угощали, шутили, втянули в общий разговор. Владимир Иванович, по общей просьбе, запел песню про 12 разбойников, подхваченную хорошо поставленными голосами…
Вскоре после этого мы встретились на улице. Я даже не ожидала, что Шуста запомнил мое имя-отчество. Довольно строго спросил, почему не бываю в храме. Смутившись, ответила, что как-то все недосуг. Хотела зайти, но как-то боязно, оторопь какая-то мешает. А отец Владимир смотрит на меня довольно строго и в то же время лукаво, словно испытывает: «А это все бесы», — говорит. «Бесы? – удивилась я. – Вы это серьезно?» Даже сейчас слышу этот наш разговор. Да, говорит, бесы тебя смущают. В Бога-то веришь? Крещеная или нет? А крест носишь?
Засыпал вопросами, меня к месту пришибло. Стыдно стало. Что я знаю о Боге, о Церкви? Даже бабушкино «Евангелие», врученное ей в начале века (XX) по окончании 4-классного училища, не потрудилась почитать. Все заметил, все понял отец Владимир. И так – встреча за встречей, словом и взглядом он все ближе притягивал меня к себе. Интерес к его святому служению возрастал.
Это был совершенно необыкновенный человек. Я уже многое узнала от земляков о его жизни. Сам-то он не очень посвящал меня в это, все больше в мою жизнь и работу вникал. Стал заходить в редакцию. Журил наших девчат – было, было за что.
Как-то в разговоре вспомнил, как в начале 60-х годов в нашей газете вдруг началась негативная кампания против него, видимо, указание такое поступило. Но вскоре все само собой прекратилось. «Прости ненавидящих тебя», — учит Господь.
Тем временем приближалось 1000-летие крещения Руси. И даже было принято решение отмечать эту дату на государственном уровне. Мы в редакции решили подготовить особую публикацию – взять у священника Владимира Ивановича Шусты интервью. Дело было поручено сотруднику Владимиру Озерянскому. Все понимали: интервью священника в партийной газете, даже в условиях вдруг обнаружившегося потепления взаимоотношений государства и церкви, это тем не менее нонсенс, почти что вызов.
Не скрою, это смутило и самого отца Владимира, ведь за 30 с лишним лет его служения подобное происходило впервые.
Интервью вышло.
Только две газеты в области обратились тогда к этой теме: мы и «Вышневолоцкая правда». В обкоме партии пальчиком все-таки погрозили, но и только.
А вскоре в редакторский кабинет пришли члены нашего внештатного экологического отдела с предложением опубликовать их мнение о том, чтобы Нило-Столобенскую пустынь, где тогда размещалась турбаза «Рассвет», передать Православной Церкви. Конечно, опубликовали.
И вот в 1991 году такое решение состоялось. В пустыни вновь стал возрождаться монастырь. А наш всеми уважаемый отец Владимир принял монашеский постриг с именем Вассиан и стал первым в новой истории монастыря его наместником.
Возведенный в сан архимандрита, одно время он по-прежнему оставался и настоятелем своего любимого Знаменского собора в Осташкове, где его любили и почитали за безупречное 50-летнее служение у мощей святого преподобного молитвенника Нила Столобенского.
Сколько работы, сколько забот выпало на долю дорогого нашего отца Вассиана! Я не буду этого живописать. Я другое хочу отметить: несмотря на значительные перемены в судьбе, он оставался все тем же одновременно строгим и простым, мудрым советчиком, а в минуты отдыха веселым, любящим шутку человеком. Спрашивал при встрече: «На исповеди была? Причащалась?»
Узнал, что мои взрослые уже дети ездили креститься в Питер: «Почему не у нас? Ай-яй, партия не велит! А ты знаешь, что у наших начальников у всех дети крещеные?»
Советует: «Детей у дочки нет? Пусть найдет икону Феодоровской Божией Матери и молится ей». (Кстати, помогло).
На мои расспросы, как же восстанавливать монастырь при такой разрухе и таком безденежье, убежденно отвечал: «Господь поможет. И ты молись!»
И так все и случилось. И Господь помогал, и люди помогали, и мы молились. Семь лет уже прошло, как наш духовный пастырь ушел в свой заветный горний мир, а монастырь – обитель горячо почитаемого им старца и небесного покровителя продолжает возрождаться. И все выходит так, как батюшка предвидел.
А у меня, как, уверена, и у многих наших земляков, в памяти один из дней праздника Обретения: лазурь Селигера, голубое небо, чуть подернутое облаками. А над куполом Богоявленского собора облачность вдруг уходит, и всем устремленным в небо взорам открывается разноцветное радужное кольцо. Некоторое время спустя оно снова затягивается завесой облаков. Но тут по окончании службы на высокую паперть выходит отец Вассиан. Он приветствует собравшуюся во дворе паству, и облака снова раскрывают сияющую радугу. И замерло все кругом в благоговейном трепете…
Так и вижу: отец Вассиан стоит, смотрит в небо. А над куполом и над его головой – круглая чудо-радуга. Как благословение Божие, как отраженный небесный свет его души.
И теперь, приходя на могилу архимандрита, я шепчу: «Спасибо, дорогой». И пусть Господь простит меня за все грехи мои, а батюшка, знаю, за меня помолится.
Алла Логинова