Вспомните, ребята,
вспомните, ребята,
Это только мы видали с вами,
Как они шагали от военкомата
С бритыми навечно головами.
Виктор Берковский
Пудож – небольшой старинный городок в Карелии. В нем прошли мои детство и юность. В нем я родилась в 1931 году. Многие воспоминания живут в моем сердце. Особое место – война. И самым незабываемым остался первый день той Великой Отечественной войны.
… Мне 10 лет. Солнечный теплый июньский день. Я бегу домой счастливая, наполненная непонятной радостью от подруги Дины Осолодкиной. Мне так легко и хорошо от всего вокруг! Тротуар вымощен деревянными досками; они теплые и чистые. Так и хочется на них постоять босыми ногами, а на некоторых покачаться и попрыгать. Сквозь щели пробиваются травинки, а по обочинам зеленый ковер с цветочками, кое-где вылезла крапива. И ни ветерка. Только листва на деревьях прошуршит, да воробьи затеют возню. И никого кругом. Тишина.
И вдруг я останавливаюсь завороженная неожиданной картиной. На углу К. Маркса и Садовой переходит улицу парочка. Они нарядно одеты. На ней очень ладно сшитый по моде светлый костюм, на нем – бледно-голубая рубашка к отложным воротником, белые брюки и до сияния начищенные зубным порошком парусиновые туфли. Это младшая сестра моей мамы Тася с Сашей Ногтевым. Они очень красивы, их уже зовут женихом и невестой, потому что они скоро поженятся. И чтобы не запылить свои сияющие туфли, Саша высоко поднимает ногу и ставит на землю. Вот так, как журавли по болоту, они и переходят дорогу.
Удовлетворив свое любопытство, я, подпрыгивая, продолжаю свой путь. Впереди еще длинный-длинный день. Неплохо бы пойти ватагой на речку Журавка и выкупаться.
Дома, как ни странно, никого не оказалось. Легкий ветерок колышет занавеску на открытом окне в кухне, двери тоже открыты. Только слепая прабабушка спит в своей комнате. Вот уже больше 20 лет как она ослепла. Три года каждый день ходила она на кладбище плакать по мужу, там на могиле и ослепла. Сейчас она редко выходит из своей комнаты, разве что сахар поколоть сядет около стола, сразу за дверью.
Только я хотела развернуться и выскочить во двор, как вошла в дом женщина. Она спросила Анатолия Александровича Подосенова – ему повестка из военкомата. Я сразу и не сообразила, кто такой Анатолий Александрович… Ах, Анатолий! Он и его брат Вадим живут со своей мамой с нами в одном доме. Он на работе. Взрослых, кроме слепой бабушки, никого нет дома. Женщина вручила мне повестку, наказав передать ее Анатолию Александровичу, и ушла. Я вскочила на стул и, не прочитав, положила повестку на полочку над кухонным столом и пошла на улицу, где затевалась игра в лапту, не ведая, что этот солнечный радостный день обернется черной тучей.
— Беги скорее домой, тебя ищут, пришел Анатолий, — кричали мне.
Я, вбежав в дом, сразу почувствовала тревогу.
— Где повестка?! – вне себя закричал Анатолий.
— Я положила ее на полочку.
— Подай!
Я на стул, со стула на стол – повестки нет. То ли ее сквозняком сдуло, то ли куда запропастилась. Я растерялась и испугалась. Испугалась не столько от пропажи повестки, сколько от вида Анатолия. Лицо его стало неузнаваемо бледным, страх и отчаяние, неотвратимость беды читалось на нем… И он меня ударил, очень больно ударил. Я не заплакала, я сама испугалась, я видела, как ему плохо. И это из-за меня!
Потом я ничего не помню. В доме какая-то гнетущая тишина. Я слышу только одно слово — «Война!»
И очень хорошо мне запомнился следующий день, когда уходили на фронт новобранцы из нашего города. Я не видела, как они собирались во дворе казармы, где еще как допризывники учились военному делу, а мы, ребятня, подсматривали, как они под команду кололи штыками соломенные щиты: «Короткий – коли, раз-два, длинный — коли – раз-два-три!» Я не видела, как они прощались с родными, как строились в колонну. Я видела, как они шли по нашей Детской улице.
Летний день длинный, тем более, что наступили белые ночи, так что темно не бывает. Солнце клонилось к закату, и тени стали длинными. Я оказалась возле своего дома, когда они выходили из-за угла. По шесть человек в ряду колонна шла, скорее, маршировала по улице, а сбоку, близко не подходя, шли провожающие. Я двинулась вместе с ними, пытаясь увидеть Анатолия, а может, и Сашу Ногтева, но разглядеть их не могла. Они стали все как-то похожи. Какая-то печать сковала их лица. И я вижу только силуэты и марширующие ноги. Вот мы доходим до школы. Длинные тени тополей и берез ложатся им под ноги. Ни звука человеческого голоса, как в немом кино. И только мерный топот шагов отзывается у меня в сердце. Я останавливаюсь, пораженная увиденным. Колонна уходит все дальше и дальше от меня. Тревожное, щемящее чувство не покидает меня – я их больше не увижу. А пока в конце улицы их посадят на машины, довезут до пристани, а там на пароходе по Онежскому озеру к месту назначения.
…Судьба их печальна. Они почти все погибли в первые месяцы войны. Не знаю, где и как погиб Саша, но про Анатолия знаю. Погиб их командир батальона, надо было отдать ему последние почести, возможные в тех условиях. А тело в болоте, и местность простреливается. Один доброволец вызвался проползти и вынести погибшего – убит, второй пополз – убит. Третьим вызвался Анатолий, и тоже сражен пулей…
Я бы хотела сказать последнее слово об этих ребятах. Это было удивительное поколение. Чистые, светлые, самоотверженные, с несокрушимой верой в светлое будущее и в скорое окончание войны.
Людмила Борисовна Журавлева