В 2015 году большой друг редакции, автор исследовательских материалов и поэтических произведений духовной направленности Людмила Дмитриевна Александрова выпустила книгу, посвященную старцу Георгию, известному в народе как Егорушка Кулатовский (в миру Георгий Ксенофонтович Новиков). Этот труд достоин внимания тех, кто интересуется духовной и культурной жизнью нашей малой родины. Ниже с дозволения автора приведены фрагменты из книги.
О старце Георгии (род. 19 апреля 1872 года в д. Алкатово) я слышала давно, но знала только, что этот человек, называемый в народе Егорушкой Кулатовским, имел дар прозрения и многие люди обращались к нему со своими житейскими затруднениями, а хотелось бы гораздо больше.
В народе до сих пор живёт память о нём. Могилка его на кладбище в Верхних Котицах аккуратно убрана, а по большим религиозным праздникам теплится и лампадочка. Металлический крест украшает то одно, то другое вышитое полотенце либо тюль. На кресте памятная табличка с надписью: «Здесь погребено тело Б. старца Георгия. Умер 8 сентября 1932 г. в дер. Кулатово». На этой могилке всегда цветы – когда живые, когда искусственные. «…»
Нынче я всё же решила узнать хотя бы что-то из жизни этого человека Божия. Мне удалось встретиться с несколькими людьми пожилого и даже преклонного возраста. Одни о Егорушке помнили по рассказам своих родственников или знакомых, другие встречались с ним самим.
Из этих рассказов ещё понятнее стало, что старец Георгий был человеком тихим, кротким, добрым. Когда он был молодым, помогал вдовам, сиротам, немощным людям по хозяйству, соблюдал посты, подолгу молился Богу, жил в очень трудных условиях, но за всё благодарил Господа. Видимо, за его праведную жизнь и чистую душу Господь и наградил его даром прозрения. Люди, узнав о таком чудесном даре, стали приходить к нему со своими проблемами, желая получить помощь в виде советов. И он всегда помогал тем, кто искренне нуждался в его помощи, кто ему доверял.
Однако иные относились к нему с недоверием или простым любопытством, а то и с насмешкою. Старец же Георгий «видел» каждого человека «насквозь», даже мысли «читал», причём и на значительном расстоянии. Он не любил людей хитрых, жестоких, нечистоплотных душою, завистливых и жадных…
Приведу один из рассказов Софии Николаевны Часовой (Суворовой в замужестве), жившей раньше в деревне Сорога.
— Собрались однажды две молодые сорожские девки узнать у Егория, стоит ли выходить замуж за своего избранника или нет (у той и другой был парень). Пришли они в Кулатово. Лизе Быстровой Егор сказал так: «Ты, молодка, и твой парень справно жить будете, и детки у вас появятся, и скотину разную заимеете. Ты и он — две одинаковые цасти (София Николаевна пояснила, что Егорушка букву «ч» произносил как «ц» с самого рождения), жить будете долго и согласно, но потом он заболеет и не станет его в самой зрелой поре». «Так потом и получилось», — заметила София Николаевна и продолжала:
— Так вот, другой девке, Марии Кузнецовой, Егор сказал строго: «А ты иди вон, тебе я ничего говорить не буду, твоя мать более моего знает!» — и он сухонькой ладонью правой руки стал издали как бы подталкивать Марию к выходу. Она, растерявшись от неожиданности, так и открыла дверь задом. Оказывается, её мать- то ворожеей была, колдуньей, значит…
Ещё был такой случай, — продолжала рассказывать София Николаевна, — собрались однажды в Кулатово сразу несколько женщин и тоже из Сороги: одну хворь одолела, у другой мужик «полюбовницу» завёл, у третьей сын к вину пристрастился, у четвёртой пропавшую коровушку нигде не найти, словом, отправились они к Егорию. И решила одна из женщин приотстать да незаметно спрятать узелок с частью яичек в кусты, чтобы на обратном пути взять с собой домой, мол, Егору и десятка яиц хватит, тем более что и товарки мои не с пустыми руками идут… А Егорушка ни одного из её десятка не взял, а сказал ей так: «Спрятала бы ты и эти яички там же, где и остальные». Женщине стало стыдно незнамо как: «Егорушка, милый! Прости ты меня, сквалыгу. Лучше бы я их все тебе отдала!» — сокрушалась она. «Ничего, ничего, я обойдусь, у меня, слава Богу, и хлебушек есть, и похлёбка. Мне эту еду люди принесли с чистой душою», — ответил Егор.
Ещё один удивительный рассказ услышала я от Софии Часовой. — Когда-то отец моей давней знакомой Риммы Агафоновой Ефим Андреевич жил с молодой женой на хуторе рядом с Кулатово. Поехал он однажды зимой на лошади в лес за дровами, а возвращаясь обратно, вдруг издали впереди себя увидел на снежной обочине дороги Егория, который шёл не как обычно, а будто поверх снега, не касаясь его ногами, а потом исчез, словно растворился в воздухе. Дивно это показалось Ефиму Андреевичу. Проезжая эту часть дороги, он особенно внимательно всматривался в снег, но ни одного отпечатка от следов Егорушки не обнаружил.
Приехав домой, Ефим Андреевич рассказал об этом родным и соседям, которые тоже были изумлены. Впоследствии Агафонов и Егорушка крепко подружились, и только от одного его брал Егорий и обувь, и одежду, а больше ни от кого. Когда же провидец тяжело заболел, то жена Агафонова, Мария Арсентьевна, и другие женщины со слезами на глазах говорили ему: «Егорушка! Наш ты дорогой! Поправляйся!» А он им отвечал: «Вряд ли теперь встану на ноги, легче мне не становится, хотя на всё воля Божья! Впрочем, как Ему будет угодно, Он над нами!». Женщины опять в слёзы: «Как же мы без тебя жить-то будем, болезный ты наш?». Егор им гак сказал: «Ну, что вы плачете, чудачки? (это слово Егор часто употреблял в речи своей, пояснила София Николаевна). Не плачьте по мне, не горюйте. Вы всегда, когда вам будет трудно, ко мне на могилку приходите, только постучите или покричите погромче: мол, Егорушка, помоги! Я и услышу».
«…»
Когда я узнала, что ещё жива родная племянница старца Георгия, была удивлена и обрадована! Трудно передать, сколько разных чувств я испытала, решив встретиться с близкой родственницей самого Егорушки Кулатовского! Я не знала, сможет ли она принять меня по состоянию здоровья, но, подумав, что увидеться с нею надо непременно, пока она жива, сразу поехала к ней.
Это было 26 февраля 2003 года. Мой приезд к ней оказался удачным — Евдокия Михайловна Анисимова немало рассказала мне о своём дяде.
«…»
— Егорка-то очень рано лишился матери. Пелагея умерла совсем молодой, сильно заболела. Мальчонку стал воспитывать отец, звали которого Ксенофонтом. Егорка закончил в Кулатове школу-четырёхлетку с похвальным листом, особенно любил он изучение Закона Божия. Будучи уже парнем, одно время работал на складе кожзавода в Осташкове простым рабочим, но недолго, потом не стал — сызмальства влекло его ко всему Божественному.
Он очень любил молиться, а чтобы ему никто не мешал, уходил либо в Чёрный Лог к роднику, либо на озеро Сиг. Это озеро очень красивое, округлое, большое, километров, поди, к восьми, а то и к девяти протяжённостью-то. Песок в нём белый, мягкий, чистый, а вода очень прозрачная. Дядя Егор деревенской-то водой не пользовался, а приносил её то из родника, то с озера, хотя идти до них было далековато. Туда же дядя и мыться ходил. Рыбаки-то любили его — и ухой угощали, и свежей рыбы с собой давали. Они заметили: если Егор на берегу озера появлялся, то у них улов получался особенно удачным. Очень часто Егорий уходил в лес, иной раз до вечера был там — молился всё…
По молодости, когда он был в силе, помогал бедным, сиротам, вдовам: кому плахтину травы на сено скосит, кому часть хлеба в поле серпом сожнёт да в снопы поставит, кому дров наносит, кому забор либо крыльцо подправит, а иному даже и веников берёзовых заготовит после Троицы (до Троицы-то берёзовые ветки не положено ломать). Но большей частью он старался это делать тогда, когда его никто не видел. А сколько же людей к нему за советом обращалось, сосчитать невозможно!
Господь его с рождения особым даром наградил. Когда умер его отец Ксенофонт, Егор одно время жил вместе со своей родной сестрой Натальей. Она родилась раньше его, была убогая — хроменькая. Хотя всё время с палочкой ходила, но без дела не была: то пряла, то вязала, то за малыми детьми присматривала. Потом поочерёдно жила и у одних соседей, и у других, кому деток нянчила. Люди её не обижали, она была добрая, тихая и спокойная. Егора взяла к себе его родная тётка Фима (Ефимия), а когда её не стало, Егор один жил до конца своих лет. Со временем дом превратился в убогую хибару… Наталья умерла, когда ей было лет восемьдесят. У соседки Клавдии после бани села за стол попить с нею чаю из самовара, но только нагнулась ко блюдечку, тут же её и не стало, свою душеньку Богу отдала. «…»
Я попросила её словесно описать внешность её дяди. Евдокия Михайловна сказала, что рост у него был выше среднего, волосы светло-русые, слегка под рыжинку. А вот какого цвета глаза были, запамятовала.
— У моей мамы, его сестры, они были карие, как и у меня. Может, и у него были такие? Вот и не вспомнить-то, много лет прошло.
— Ну, ничего… Собою-то он каким был по телосложению?
— Конечно, никакой толщины в нём не было, ведь он всегда постился, подолгу молился, ходил много, оттого сухощав был, плечи имел узкие, ходил прямо, не сутулился. Нравом он был мягкий, к людям — вЕтным, прощал и тех, кто его дразнил, обижал, смеялся над ним, не понимал его. Ведь были и тогда всякие люди, как дети, так и взрослые. Дядя всем был всегда доволен и за всё постоянно Бога благодарил. А уж в каких суровых условиях жил, особенно под старость, и сказать трудно!
В основном питался он хлебом с водой, особенно в посты, а когда люди какой-нибудь еды приносили, не от каждого и брал, любого человека понимал по его нутру. О мясной пище и речи быть не могло — дядя её никогда в рот не брал… Богу же он молился не только за себя, но и за всех православных христиан. На дереве в лесу у него икона была. Он становился перед нею, лицом на восток, а потом и на колени опускался, и всё молился, молился…
В любую, даже и ненастную погоду он уходил на природу, а ночевать возвращался в свою хибару. Особенно тяжело дяде стало, когда в его убогом жилище председатель колхоза все стёкла перебил, дверь с петель сорвал, небольшую печурку по кирпичу разметал, разрушил, — заметила Евдокия Михайловна.
— За что же он так Егорушку обидел? — удивилась я.
— В то время начали колхозы организовывать, зажиточных крестьян раскулачивать да ссылать в разные края. Народ-то деревенский не знал, что и делать насчёт колхоза — вступать в него или нет? Отдавать свою скотину и нажитое трудом или нет? За советом к дяде стало ещё больше людей обращаться. Председатель же колхоза был ярым коммунистом, и сам по себе-то злым да нервным. Вот и нашёл причину к дяде придраться, злобу свою на нём выместить. Особенно трудно было Егорию зимою без печки, но каким-то образом вся его мокрая одежда осенью, ранней весной и в зимнюю пору высыхала и на холодных камнях, которые он сам прикатил в хибару. Три таких камня он перекатывал с места на место для сугрева.
Люди не раз говорили ему: «Егорушка! Как же ты без печки-то смогаешься? Приходи к нам греться». Он же отвечал: «Ничего, не холодно, я камни перекатываю, нагреваюсь, да и сам Господь согревает меня!».
Евдокия Михайловна в ответ на мой вопрос, не устала ли она, продолжала рассказывать.
— Люди построили дяде недалеко от Кулатова небольшой деревянный домик, но в нём он жил недолго, его там комсомольцы разорять стали. Он боялся, что это жильё его может придавить, — недоброе чувствовал что-то, словом, не по себе ему было. Вскоре вернулся он в свою убогую развалюху, где и жил, пока не умер.
— Сколько лет ему было, когда его не стало?
— Шестьдесят, почитай, с половиною, — ответила Евдокия Михайловна.
— Как шестьдесят с половиною? — искренне удивилась я, так как Егорушка в моём представлении был намного старше. — А вы не ошибаетесь, Евдокия Михайловна?
— Столько и было ему, это я точно говорю! — твёрдо и уверенно повторила она.
— Отчего же Егорушка умер?
— Добрался-таки до него тот недобрый председатель. Народ-то к дяде не переставал приходить за советом, а его это злило больше и больше, коммуниста-то ярого. Вот он к Егорию и ворвался однажды, стал за грудки трясти: «Ах ты, противный юродивец! Ты всё продолжаешь народ мутить, с толку сбивать?», а потом с большой силой отбросил его в сторону. Дядя упал и очень ушибся, с тех пор он сильно занемог, стал хворать всё больше и больше, а потом и совсем ослабел. На полу лежал либо на сене, либо на соломе, которую люди приносили.
До этого же тот злой председатель наказ дал бригадиру проследить как-нибудь за Егором, узнать, зачем этот юродивец так часто в лес уходит, чем он там занимается. Бригадир доглядел и рассказал председателю, что этот человек долго молился перед иконой, находящейся на стволе дерева, и даже на колени много раз становился…
Председатель сказал с раздражением: «А ты что? Не мог эту икону изничтожить?!» Бригадир ответил: «Не посмел я сделать этого. Только немного поближе стал подходить, как вдруг около юродивого свет яркий возник непонятно откуда. Не по себе стало мне, я и ушёл».
Дядя Егорий уже не мог на ноги встать. Народ-то очень жалел его. Конечно, если бы врач за ним наблюдал, возможно, другое бы дело было! А какие тогда в деревне врачи были? Душеньку свою Господу дядя отдал в начале сентября, на первой неделе в 1932 году, а вот числа не помню.
Я ей подсказала:
— Восьмого сентября не стало Егорушки.
Она продолжала:
— Сентябрь тогда дождливым был, это я хорошо запомнила, а в тот день, когда дядя только что «отошёл», вся его хибара вдруг осияла ярким светом, как будто солнце взошло, хотя за окном было пасмурно… То-то дивно было! Отличная погода была и в тот день, когда Егория хоронили.
— Какого числа были его похороны?
— И тоже не помню, но зато век свой не забуду, сколько тогда народу отовсюду собралось, чтобы дядю в последний путь проводить. Его родственникам ко гробу было не подступить… Некоторые люди успели даже из Москвы и Ленинграда приехать. Эти люди свои адреса Егорию оставляли, а когда его не стало, то об этом и сообщил им по адресам очень хороший человек Ефим Андреевич Агафонов, с которым дядя был в крепкой дружбе. Агафонов и постарался отослать телеграммы некоторым людям из Москвы и Ленинграда о кончине Егория Кулатовского и о дне его похорон.
Жители местных деревень и Осташкова друг от друга узнали о смерти провидца. Гроб его от Кулатова до самого Котицкого кладбища на руках попеременно несли. А ведь расстояние-то какое! Люди не забыли дядю, навещают, особо по праздникам, и его могилку, иные даже на колени становятся, а кто и песок с его могилки с собой берёт…
Отрывки из книги Л.Д. Александровой «Люди помнят о нём. Егорушка Кулатовский»