В сообществе «Деревня Заборки» социальной сети «ВКонтакте» регулярно публикуются рассказы о жителях, прошедших через горнило Великой Отечественной войны. Наряду с публикациями о ветеранах, особое место занимают рассказы из цикла «Героини» — о жёнах, сёстрах и матерях. Сегодня на страницах газеты мы хотели бы поделиться с читателями историей Евдокии Ивановны Снетковой (1900–1969), рассказанной её внучкой Лориной Терлецкой.

Однажды в детстве на улице кто-то из сверстников с укоризной сказал мне, что моя бабушка — убийца. В расстроенных чувствах я сразу ушла домой. Мама, заметив моё горькое состояние, села рядом, расспросила о случившемся и сказала: «А теперь послушай меня. Я хотела тебе это рассказать, но позже. Видно, пора тебе, дочка, узнать правду». И она сообщила мне то, что я сейчас расскажу вам.

Моя бабушка Евдокия Ивановна Снеткова (Щипоникова), 14 марта 1900 года рождения, уроженка деревни Залучье, вышла замуж в деревню Заборки за Егора Ивановича Снеткова. В конце декабря 1928 года у молодых родилась дочь Клавдия, моя мама, которую по ошибке записали декабрём 1929 года, а в марте 1931 года — Антонина. На краю деревни Егор Иванович построил дом. И жили они, как все в деревне, работали в колхозе, растили дочерей… И всё бы хорошо, да началась война.

В июле 1941 года Егор Иванович, как и большинство мужчин, ушёл на фронт. А в октябре того же года пришло в деревню извещение, что он пропал без вести под Шлиссельбургом при первой попытке прорыва блокады Ленинграда. Осталась Евдокия Ивановна одна с девчонками 10 и 12 лет.

Трудно было тогда, голодно в стране. И так как большинство мужского населения было на войне, а в деревне остались только женщины, старики и дети, её назначили председателем колхоза, основанного в Заборках.

И вот однажды поздней осенью пришла к ней её золовка (сестра мужа) Анна Ивановна Павлова, у которой было пять малолетних детей, и со слезами сказала: «Дунька, ты знаешь, что я задумала? Истоплю печку и трубу закрою пораньше, чтоб угореть и умереть всем. Нечем мне детей кормить. Уж не пухнуть же им от голода. Да и мучиться не будут»…

Остановила её тогда моя бабушка. Сказала, что придумает что-нибудь. Они той же ночью пошли на поле, накопали немного мёрзлой мелкой картошки, набрали чуть-чуть колосьев из-под снега. Потом, возвращаясь домой с работы, моя бабушка тайком насыпала в сапоги зерна и приносила его Анне Ивановне, чтобы та могла накормить детей. И никто об этом не знал… А если бы узнал — трибунал. Пережили они ту зиму. Все выжили. Весной, когда щука шла на нерест, бегали мальчишки босиком по снегу, по льду, по мёрзлой земле колоть щук. Летом ходили с бреднем ловить рыбу. Клавдия, моя мама, говорила, что даже подолом платья ловила. Благо рыбы тогда было много в нашем озере. Но не одну зиму надо было пережить, не один год…

И хотя немцы в Заборках не стояли, а только заходили в деревню небольшими группами по два-четыре человека, жить было страшно.
Однажды Клавдия увидела в окно идущих к их дому фашистов. В печке стоял чугунок с варёной картошкой. Никакой другой еды в доме не было. Она высыпала эту картошку на половик и скатала его, как будто собирается вытряхнуть. Немцы вошли в дом и стали искать еду. Ничего не нашли. И тут один из них пнул ногой половик у порога. Клавдия бросилась на половик, закрывая собой содержимое. Тогда один немец схватил её, поднял над головой и собирался с размаху бросить на выставленный другим штык винтовки… Но третий из них остановил своих сослуживцев и отбросил её в сторону. Все трое ушли и картошку оставили. А обе сестры долго ещё дрожали от такой встречи с немцами.

Но особенно тяжело пришлось жителям, когда сожгли нашу деревню. Целыми остались только три дома и несколько бань. Из нашего дома тогда успели вынести только иконы, жернова, стол и сундук. Всё это добро поставили прямо в огороде около копанца (колодца для полива). Иконы пострадали больше всего, но одна из них и сейчас висит в моём доме. Другие две, долгое время стоявшие на чердаке, мы с сестрой отдали на реставрацию, обратившись за помощью к отцу Владимиру, который служит в храме у истока Волги.

Евдокия Ивановна с дочерьми жила после пожара в доме Марии Глазовой, стоявшем отдельным хутором за нашей деревней, на Караваге. Домик был маленький, а народу много ютилось в нём. Спали на полу вповалку, плотно прижавшись друг к другу.

И тогда попросила Евдокия Ивановна сруб старого двора у одного деревенского мужика, Шелепана (это прозвище, имени его моя мама не называла). Собрали они маленькую избушку, только крышу ещё не возвели. А лето было: жарко, солнечно, и решили они уйти из тесного общего дома в свою избёнку. И как пошёл ночью сильный дождь… Как началась гроза… Спрятались они все трое от дождя под столом, сделанным до войны Егором Ивановичем и бывшим в той избёнке единственной мебелью, не считая сундука, полученного Евдокией Ивановной в приданое при замужестве. Со временем и крышу сделали, и стали жить в своей маленькой избушке. Эта старая изба, как мы её называли, простояла до 2013 года. А стол тот и сейчас стоит на сеновале в огороде…

И всё бы ничего, да случилась новая беда. Так получилось, что понесла Евдокия Ивановна ребёнка от того Шелепана. Пришла она однажды домой с работы, почувствовала, что рожать будет чуть раньше времени. А дома была старшая дочь Клавдия, которой ещё не было 14 лет. Больше помощи было ждать неоткуда. Как вспоминала Клавдия, всё произошло настолько быстро, что она и «ахнуть не успела». Ребёнок родился, «вылетел, как пробка из бутылки», упал на пол, ударившись головкой, и умер. Тринадцатилетняя девочка, оказавшись единственным свидетелем произошедшего, ничем не смогла помочь своей матери. Обезумевшая и ослабевшая Евдокия Ивановна не знала, что предпринять…

Потом был суд, о котором Клавдии даже не сказали. Ездили туда деревенские. Не буду называть имён. Это всё равно ничего уже не изменит… Евдокию Ивановну посадили за убийство новорождённого сына. Клавдию и Антонину собирались отправить в детские дома. Они горько плакали. Клавдия уверяла, что мать не убивала ребёнка, что она всё видела, как было. Но её никто уже не слушал. На их плач прибежала соседка Анна Алексеевна Рысёва. Она пожалела девочек и пообещала за ними присматривать, взяла их под свою опеку. Клавдию и Антонину оставили в Заборках. Они по-прежнему жили в своей избёнке. Анна Алексеевна мыла их в бане, помогала чем могла.

Девочки начали работать вместе со своим двоюродным братом Юрием, сыном их тёти Анны Ивановны Павловой. Клавдия с парнями чистила аэродромы, валила лес. Антонина работала в колхозе… Вечерами при свете лучины сёстры вязали носки и варежки, шили кисеты (мешочки для махорки) из чего было, отправляли на фронт солдатикам. Один такой кисет, сшитый моей мамой, и сейчас хранится у меня дома в том самом деревянном сундуке.

Клавдия рассказывала, как однажды попала в неприятную ситуацию. Она, одна девчонка среди парней, валила лес на Хачине. Была зима. Стояли сильные морозы, а тёплых штанов у неё не было, да вообще никаких не было. Только платья. А как в лес зимой идти в платье? Вот она и разрезала одно платье и сшила из него, как могла, себе штаны, пошла в них на работу, и только начала махать топором, штаны разорвались и свалились на глазах у мальчишек. А она стоит и плачет. За старшего с ними в лесу тогда был Михаил Павлович Павлов.Он, увидев такое дело, снял свои нижние брюки и отдал ей. Вот так она рассказывала.

Вспоминала она также, как уже после освобождения района от немецко-фашистских захватчиков ходила она с односельчанами в Вотолино менять рыбу на соль. Видела я, где это Вотолино, точнее, съезд на него, когда ездила на машине в Петербург, — очень далеко, в Новгородской области. А они шли пешком с тяжёлой ношей за плечами, как-то лесом, напрямик.

Много было всяких трудных дней в те военные годы. Но всегда рядом были люди, в большинстве своём добрые и отзывчивые, готовые прийти на помощь. Поэтому и выжили, поэтому и победили…
Когда закончилась война, в стране была объявлена амнистия. Тогда и вернулась моя бабушка в Заборки из заключения. Снова зажили они втроём, работая в колхозе, строя мирную жизнь.

4 июня 1969 года Евдокия Ивановна Снеткова умерла. Несколько месяцев перед смертью она лежала, не поднимаясь с кровати. Вероятно, причиной тому была травма, полученная ещё в юности. Когда-то конь, испугавшись чего-то, сбросил её с себя на землю и растоптал. И хотя говорят, что лошадь не наступит на упавшего на землю человека, она наступила.

Свою бабушку я не могу помнить, так как мне было тогда чуть больше двух лет. Но я знаю о ней из рассказов мамы и тёти Тони. Очень много тягот выпало на её долю. Я люблю и уважаю её.

Я и моя сестра Людмила благодарны тем людям, которые протянули руку помощи нашей семье в трудное военное время. Вечная им память!

Публикация сообщества «Деревня Заборки» социальной сети «ВКонтакте»