Западная часть Осташковского района — «за озером», как говорили местные жители, была захвачена немецко-фашистскими войсками с 8 сентября 1941 по 15 января 1942 года. 130 дней и ночей находились в оккупации жители захваченных деревень — старики, женщины и дети. 130 дней ужасов военного лихолетья, пекла боёв и надругательства над мирным населением. Мужчина-воин обязан защитить свой дом, свою землю от вторгшихся врагов, но каким должно быть мужество женщины-матери, оказавшейся в оккупации с малыми детьми. Мужчина на поле боя становился героем, а женщина?
— Она всеми силами охраняла будущее своих детей, ради которых мужчина совершал подвиг. Это две грани великого подвига — сохранить русскую нацию, родной язык, землю своих предков. Мне повезло видеть и слушать этих замечательных женщин. Об одной из них — Филипповой Марии Григорьевне из деревни Давыдово — мой рассказ.
Общение с этой удивительной женщиной осталось в памяти на всю жизнь. А далее — с её слов: «Немцы пришли в нашу деревню в первой половине октября 1941 года, уже холодно было. Сразу же заняли все дома. Нас выгнали на улицу. Некоторые семьи ушли на хутор Долгуша, это в двух километрах у болота. Там немцы жить побоялись — рядом лес, глухие места.
Ютились по 5-6 семей в восьми избах, но потом и хутор сожгли, а людей погнали в тыл. Я упросилась к себе в баню, в деревню Давыдово. Трое деток было у меня. Старшему 9 лет, среднему — 6 лет, а последний родился как раз накануне войны. С нами остались ещё свекровь моя престарелая да пара стариков. Пол в бане был земляной, хоть и протапливали печку, но холод стоял неимоверный. Спали все на полу — тесно в баньке-то было. Холода в ту осень завернули рано, уже в первой половине октября снег лежал.
Как жили-выживали в это время, в холоде и в голоде, сама не пойму. Однажды, было это уже в начале декабря, слышали со стороны дороги на Замошицу, это ещё один хутор от нас за болотом был, одиночные выстрелы, потом вдруг «Ура!» Подошла армия, наши пытаются взять деревню.
Мы на полу лежали в бане, рядом что-то загорелось, думали, что мы. Немцы кричат, ранили кого-то. Немцы открыли огонь из пулемётов, что на чердаках некоторых домов стояли. Крики «Ура!» все тише, все глуше. До утра так лежали.
Утром взяла ведро, вышла, смотрю: в чёрных брюках, телогрейках наши кругом лежат. Иду за водой к колодцу, а наши пленные стаскивают тела убитых к яме. Иду мимо одного, головы не поднимаю и говорю ему: «Как же вы так, родненькие, сами полегли и нас не освободили?» Этот пленный мне также, не поднимая головы, говорит: «Да одна винтовка на троих-то и была, да перед боем спирту выпить дали, вот и пошли с голыми руками, мать, ты прости нас…».
Что с ними, с пленными-то дальше было, не знаю, скорее всего расстреляли немцы их. Прошёл новый год и тут как-то засуетились немцы. Приказали всем оставшимся жителям покинуть деревню. Отправили нас в тыл.
Ну как отправили? Нагрузила санки кое-какими вещами, укутала детей как могла, грудничка засунула за пазуху вот так — тут Мария Григорьевна молодо улыбается — показывает, как спасала свое дитя. Старшенький впрягся в санки, младшая сзади толкает, вот так мы и отправились в эвакуацию, а проще, куда глаза глядят. Мороз за двадцать, снегу мне по пояс. Мои старшие детишки еле видны в снегу. Отчаяние такое было — сесть да замерзнуть где-нибудь под кустом. Спасло одно: а что я скажу мужу, когда он вернётся, что не уберегла детей-то? Хотя мой хозяин так и не вернулся, сгинул где-то на войне.
Идём, вернее, плетётся еле-еле, дети голодные, один маленький сыт был, пососёт грудь-то, пописает, у меня потечёт тепленькое по животу и мне теплее становится. Прошли несколько деревень, где-то пустят меня с детьми погреться, даже дадут еды кое-какой, где-то скажут, что в избе уже битком народу. Вот так добрались мы до Нечаевщины, есть такая деревня в Пеновском районе, недалеко от Кстов. Приютили нас добрые люди, прожили мы несколько дней. Вдруг слышим, громыхает со стороны Осташкова, видно, наши пошли немца бить. А тут и беда такая страшная случилась в Кстах. Всех, кто был в деревне, всех убили и сожгли, даже грудничков. Совсем немного не дошла я до Кстов, а то лежала бы со своими детками там.
Вот тут, в этих страшных воспоминаниях Мария Григорьевна меняется. Если свои мытарства она воспринимала довольно спокойно, то здесь долго молчит, вздыхает. Она-то уберегла своих деток от страшной смерти, а такие же русские женщины, как и она сама, нет.
Из статьи В. Исакова «Трагедия в Кстах»: «Фашисты врывались в дома, вытаскивали женщин и детей. Кричали: «Идите на собрание!» Женщины хотели оставить детей дома, но гитлеровцы требовали, чтобы шли все до последнего человека. Было приказано нести даже грудных младенцев.
Слово — свидетелю трагедии того дня. Это Мария Андреевна Толстова (Галахова), что лежала среди убитых и раненая, контуженная, начинала гореть заживо. Ей одной чудом удалось уползти, босиком по тридцатиградусному морозу дойти до ближайшего леса и, обгоревшей истекающей кровью, укрыться в деревне Нечаевщина:
«Нас было собрано около семидесяти человек. Сначала начали вызывать стариков и подростков. Потом женщин, старух и детей. Я шла одной из последних. Перед сараем меня обыскали, велели снять шубу и валенки. Я все ещё не думала, что меня расстреляют. Когда меня завели в сарай, ноги подкосились, раздался выстрел, я упала на груду трупов и нащупала под собой свою мать. Она не шевелилась. После меня расстреляли женщину с грудным ребёнком. Другой солдат в соседнем сарае расстреливал детей. Сараи облили керосином и нас всех подожгли. Моя одежда тоже загорелась. Я подумала: «Пусть лучше пристрелят», — и поползла…
(В дер. Ксты 9 января 1942 года, за сутки до освобождения, фашисты уничтожили 15 семей. Самой маленькой, Анечке Белокуровой было 9 месяцев, остальным детям от двух до восьми лет. В тот день в Кстах было расстреляно и сожжено 78 человек. 31 ребёнок в возрасте до 15 лет был убит фашистскими извергами. Пустив Марию Григорьевну с тремя детьми к себе домой, добрые люди в деревне Нечаевщина уберегли их от страшной расправы).
Далее она говорит: «Освободили нас. Пошли назад в Давыдово. У Заево попали под бомбёжку, у Лопатино опасно было ходить, весь лес был заминирован. Наша деревня почти вся сожжена, наш дом был цел, в нём жили немцы, нары сделаны, вещей набросано. Началась наша мирная жизнь. Послали на расчистку железнодорожной линии, стали давать по 400 грамм хлеба. Мы выжили».
Спокойно, без озлобления Мария Григорьевна рассказывала о пережитом. Уже давно нет её на этом свете, но образ русской женщины, способной вынести все испытания, все ужасы, доброй ко всем людям, остался в моей памяти. Светлая ей память!
Летом и осенью 1941 года потянулись из западных областей колонны беженцев, уходящих от войны. Дороги нашего и соседних районов были забиты идущими стариками, женщинами и детьми. Они уходили от войны вглубь страны на восток. Только не всем повезло. Фашистские лётчики бомбили всех без разбора. Об одном таком месте, где произошла трагедия, мне рассказала жительница деревни Зехново Лидия Алексеевна Глотова.
На старой дороге между Нижними Котицами и Зехново фашистские лётчики расстреляли колонну беженцев, почти всех. Захоронили погибших местные жители недалеко от большака. Очень часто на месте таких бомбёжек доставали детей из-под тел убитых матерей, которые закрывали собой детей от смерти.
Срочно в Осташкове был создан детский дом, куда поступали найденные после бомбёжек дети с нашего и соседних районов — Пеновского, Селижаровского, Фировского. Кто из них мог вспомнить своё имя и фамилию, записывали так, как были названы родителями. Остальным воспитатели сами давали имена. Общей у всех была дата рождения — 1 января, а год писали, кто на какой выглядел — 1940, 1939. Фамилия детей в нашем детдоме была одна на всех — Цветковы. Дети-цветы, росточки жизни, чудом сохраненные среди искорёженного металла и выжженной земли. Отчество у всех тоже было одно — Петровичи и Петровны.
Единственный мужчина из персонала детдома, дед Петя, стал общим папой. На нём лежала вся мужская работа: починить, прибить, охранять. Росли подкидыши войны в нашем детдоме в любви и заботе, только всю взрослую жизнь пытаются узнать, чьи они и откуда. Но война и тут нанесла удар, лишив их этой надежды.
Женщина-мать, спасающая своего ребёнка в смертельном пекле войны. Этому подвигу нет цены. Страшнее этого только, когда в яме рядом с солдатами лежит девушка, маленькая худенькая, а руки бережно обнимают грудничка. Лежат мать и дитя. Погибшие беженцы, похороненные в одной солдатской братской могиле.
Это было в Свапуще, в 2015 году. Страшнее этой картины я не видела. Тяжело доставать из ям, окопов, выносить из леса, потом отпевать, по-христиански хоронить солдат. Но здесь понятно, они все сделали для нас, и мы не должны ходить по их останкам, а приходить к местам вечного упокоения, к братским могилам.
Но эта картина — погибшие мать и дитя — врезалась в память навечно: девушка, не узнавшая, как растёт её дитя, топочет, лопочет, улыбается; и младенец, не познавшей игрушек, конфет. Судьба не уберегла их. Сегодня осташковская Мадонна с младенцем покоится в отдельном гробу в братской могиле №7 на новом кладбище.
Я верю, хочу верить, что юная мать, так бережно обнимавшая своё дитя в минуту смерти, упокоилась. И простила нас. Сколько таких росточков жизни было уничтожено фашистами на нашей земле, никто никогда не сочтёт.
Как рассказывала мне подруга о своей матери, в 6 лет стоящей на расстреле. Было это осенью 1941 года в Селижаровском районе. Фашисты вывели всех жителей деревни на расстрел, просто так, звериную сущность трудно понять. И мать под дулами автоматов успокаивала своё дитя: «Не бойся, чуть-чуть будет больно, а потом мы будем на небушке, и там всегда будет хорошо».
Хочется верить, что убиенные дети войны, теперь навсегда безгрешные ангелы, смотрят на нас с небес. Но и здесь, на земле, о них тоже кто-то должен помнить.
Елена МОИСЕЕВА, руководитель НИВП отряда «Поиск»
Иллюстрация: «Проклятая война» А.А.Зазынов